Рассказы

Я женщин ненавижу.
       Не всех - только худых брюнеток. И только - за рулем.
       А главное - с короткой стрижкой, как у Мирей Матье.
       Я от них вздрагиваю. А потом, увидев, что это не Она, каждую из них я ненавижу в отдельности - обязательно обгоню ее хотя бы на последних оборотах двигателя, а, обогнав, презрительно не смотрю в ее сторону.
       Если я не за рулем, а в толпе сограждан хожу по тротуарам, я тоже иногда Ее вижу - тонкую, высокую, черноволосую. И по одному Ее взгляду, по одному движению, по одному тонкому совершенному пальцу понимаю - аристократка. И тут же вздрагиваю всем телом: Она? Нет, не Она.
       Все то время, что я живу без Нее, я постоянно ищу Ее вокруг себя. Но ни разу пока не нашел. Она не звонит. И я не звоню. Зачем? Нельзя дважды ступить в одну и ту же воду...
       Все белые “восьмерки” в моем ежедневном движении по столице я тотчас фиксирую уже помимо своей воли, выхватываю взглядом. Их не так много в Москве.
       Иногда, ровняясь с такой, я ясно вижу, что это Она - Она!!- и меня молниеносно пронзает ощущение так долго жданного, но наконец-то сбывшегося счастья. Наконец-то я встретил Ее, сейчас я обгоню Ее, прижму к обочине, подскочу к Ее дверце... Что я скажу Ей? “Здравствуй!” или “Прости!”?
       Три раза такое было. За рулем белой “восьмерки” я ясно видел Ее. И три раза это была не Она.
       Три раза после таких лжевстреч я медленно, опустошенно, траурно ехал домой. В гараж. И каждый раз я долго сидел в машине и напивался под музыку приемника до чертиков. Напиваясь, я вспоминал каждое мгновение с Ней.
       Оказывается, их было не так уж много.
      
       Я потому вглядываюсь во всех брюнеток за рулями белых “восьмерок”, что не знаю номера Ее машины.
       Господи, сколько раз я мог бы этот номер запомнить! Сколько раз я подъезжал к Ней, Она подъезжала ко мне, сколько раз я стоял рядом с Ее машиной, сидел в ней, обнимал ее хозяйку, сколько раз я целовал Ее и делал с Нею все, что угодно!..
       У вас были в жизни желанные женщины, которые позволяли вам делать с ними все, что угодно?
       Я помню каждое пятнышко, каждую царапинку на панели приборов Ее “восьмерки”, я знаю, что ручка стеклоподъемника моей правой двери очень тугая, а стекло слегка перекашивается, когда его поднимаешь...
      
       Свое, правое стекло Ее “восьмерки”, я опускал всегда. Потому что и оно, и все стекла другие были потными. Очень потными. После наших встреч. Я опускал стекло и ловил разгоряченным лицом прохладный воздух. А Она везла меня - после себя - к моей машине или к метро. А сама после этого ехала к мужу.
       Я хоть и искоса, но внимательно, в темноте, смотрел в Ее лицо - нет, Она ехала, не боясь, что он от Нее потребует того же, что Она только что отдала другому - Ее хватит и на него.
       Другое дело, - кого и что Она будет вспоминать во время близости с мужем? Если - меня, мои ласки, мое тело снаружи и внутри Ее, - я был бы счастлив.
       А мне во время этой дороги казалось, что задние сидения Ее “восьмерки” еще горячие, как горячо до сих пор мое тело, к которому Она прикасалась.
       Я ехал и дышал холодным воздухом, а Она никак не могла успокоиться и всякий раз свободную от руля правую руку опускала на мое расслабленное место, застегнутое наглухо молнией джинсов. Сжимала мою беспомощность и стонала: “ О, Господи, как же я тебя хочу! Ты единственный, кого я всегда хочу...”
       Честно говоря, я дергался - косился на обгоняющих, передних, задних, боковых, даже если было уже темно: “Ну что ты делаешь!”
       А Ей было все равно, Она сходила с ума. И лицо, и Ее сознание плавали где-то не здесь, и я боялся, что Она вот-вот в кого-нибудь впендюрится.
       Чтобы этого не случилось, я иногда командовал: “Стой!”
       И Она включала безропотно, мгновенно, в ту же секунду мигалку, тормозила где угодно - у людного супермаркета, на перекрестке, на остановке, Ей было все равно и ничего вокруг, кроме меня, Она не видела.
       Но стоило нам остановиться, как Она просто падала на меня, дышала на мой позор горячим, утробным воздухом, обнимала его своими прекрасными жадными губами, и всегда стон - один, другой, третий! - вырывался из Ее горла, - стон сбывшегося счастья!
       После такого я всегда отключался. Мне тоже становилось все равно, где мы с Ней находимся и как плотно обтекает нашу машину гуляющая и спешащая публика...
      
       Однажды это случилось на Арбате. Сначала мы ехали двумя машинами. Потом я пересел в Ее. Очень тихо мы заруливали по переулочкам. Молчали. Друг на друга даже не глядели, понимая, что сейчас будет.
       Я не спец в этих секспаузах посреди столицы и боялся их, но стоило мне посмотреть на Ее сумасшедшее, пылающее желанием лицо с совершенно шальными глазами, как я тоже начинал Ее хотеть. Причем, где угодно - немедленно!
       Напряжение в нашей машине ощущалось даже подошвами обуви. Глаза Ее становились все безумнее. На наше счастье начался дождь, перешедший в ливень. Прохожих не было.
       - Сюда! - скомандовал я, увидев пустынный тупиковый дворик.
       Она уже соображала ровно настолько, чтобы не втюхаться в кого-нибудь. Встала, выключила зажигание и повернула ко мне такое лицо!..
       Тогда мне от того Ее лица даже стало страшно. А сейчас я его вспоминаю каждый день, каждую ночь, и знаю, что не забуду его до своего последнего вздоха - как же мне повезло, что я в своей жизни встретил женщину, у которой могло быть такое лицо - от меня, от меня! И какой же я был кретин, что не то что не смог Ее сохранить - сохранить Ее невозможно,- а не смог тогда насладиться Ее наслаждением мною, Ее любовью ко мне, - да мне бы надо было каждую каплю Ее любви ко мне смаковать бесконечно! А ведь этой любви Ее были не капли - водопады...
       ...Она смотрела на меня и ничего не говорила, все и так было понятно.
       Я же еще чего-то медлил, не перемещаясь на заднее сидение. Наверное, я продлевал эти самые потрясающие секунды предобладания женщиной.
       Потом я обнял Ее, проструив руку под Ее плащ к тонкой шелковой кофте. И по ней, минуя пуговицы, - к элегантному лифчику. Элегантному потому, что Ее лифчики были элегантны всегда, каждый новый я мог не разглядывать, да и кто из мужиков их разглядывает?
       В его чашечках лежали очень скромные грудки, которых Она стеснялась. Я терзал их набухшие желанием соски - зачем? Она давно была ко всему готова. Ко всему. И всего хотела.
       Но я все медлил. Я запустил другую руку в другое Ее, самое потрясающее место, и сжал его. На моих глазах Она вдруг задрожала, очень глубоко вздохнула, выгнулась и...
       Прошла минута. Очнувшись, Она раскрыла глаза, Ее длиннющие ресницы несколько раз встрепенулись и Она прошептала нежно, доверчиво: “Я кончила...”
       Господи, как же, оказывается, можно быть счастливым от этих двух слов!
       Потребовалось еще минут десять для того, чтобы мы оказались на заднем сидении. Чтобы Она лихорадочно расстегнула плащ, подняла и без того короткую юбку, неуловимым движением тонких красивых пальцев сдвинула в сторону узкую белую полоску трусиков и, закрыв от наслаждения глаза, - карие, почти черные прекрасные глаза с огромадными ресницами, медленно-медленно опустилась на то, что только что успешно терзала губами. Она делала это всегда с тем самым ощущением так долго жданного, но сбывшегося, наконец-то, счастья, которое я видел в Ней всегда, когда Она получала от меня все то, что хотела.
       И я, глупец, думал при этом, что это я такой. А это была - Она...
       Господи, что творилось с нашей машиной! В эти сумасшедшие секунды я, помимо своей воли, видел нашу машину со стороны - она, с сильно запотевшими стеклами, качалась посреди тихих арбатских переулков так явно, что мне это мешало. А Ей - нет!
      
       Мы познакомились странно. Ее муж – мой приятель. Мне уже достаточно лет для того, чтобы знать: это – табу! Но мы с Ней до того встречались во многих компаниях. Я танцевал с Ней, а Ее муж - с моей женой. Причем я всегда видел, как он ее хочет, мою жену. А я его жену вовсе не хотел. Мало того - всегда Она, костлявая и длинная брюнетка, казалась мне антиподом моего идеала.
       Но однажды мне пришлось набрать их номер телефона. Подняла трубку Она.
       - Слушай, я хотел у твоего мужа по рекламным вопросам проконсультироваться.
       - Его нет, он в командировке. Но, может быть, я могу быть тебе полезной? Я работаю в той же сфере и в курсе его дел, приезжай.
       Честно говоря, я в Ее словах никакого подтекста не почувствовал. А он был, как потом оказалось. Оказывается, Ее муж много Ей обо мне рассказывал. На свою голову.
       Я спросил Ее адрес, купил по дороге одну обалденную розу, не без размышлений, что три розы будет много для почти незнакомой женщины, а вообще без цветов - как-то неудобно, потому что я помнил, что, вроде бы, Она - красива. Приехал.
       Открывает совсем не та, которую я помнил или представлял - худющая, красивая, но не в моем вкусе женщина, весь вечер поит меня чаем с ликером, что-то проясняет по сути моего вопроса, что-то говорит вполне нейтрально и целомудренно, я начинаю скучать и мечтать о доме, высиживаю положенное и раскланиваюсь.
      
       Приезжаю домой, в пустую квартиру - семья на даче - трахаю сто пятьдесят коньяку, а где-то в пол-первого ночи звонок:
       -Ты доехал? Все в порядке?
       - Доехал. Все Нормально. Спасибо за заботу.
       Слово за слово, как-то незаметно перешли на интим, а он почти у всех неудовлетворенный: “Тебе хорошо в жизни?” “Нет, не совсем, мне того-то и того-то не хватает. А тебе?”
       Мне тогда, вроде бы, хватало всего. Но все-таки чего-то не хватало. Я терпеть не могу говорить долго по телефону, гоняю из-за этого сыновей и жену и считаю тех, кто висит на проводе часами, дебилами, но этот разговор в эту ночь был какой-то запойный, я не ощущал ни времени, ни себя.
       Когда минуло полтора часа нашего ночного телефонного разговора, распалившего “оба конца провода” до предела, когда мы выяснили кто, как, сколько раз в неделю и в каких позах хочет и любит, кому и чего в постели и в жизни не хватает, я положил трубку и руки мои дрожали: что за онанизм? Какого черта я теоретизирую по телефону?! Я что, полный идиот? Дебил, неспособный увидеть, что женщина меня хочет?! И не просто женщина, и не просто хочет - а какая-то ненормальная, потому что хочет меня “на грани жизни и смерти” - я это чувствовал. Мне ехать к Ней надо, немедленно брать такси и ехать! Она же еще три часа назад, когда я, расставаясь, целомудренно поцеловал Ее в щечку, Она уже тогда, в прихожей, едва не кричала: “Останься!” - как я, кретин, мог этого не заметить!?
       Теперь мне все было ясно. И в два часа ночи я опять набрал Ее номер, Ее, а не моего приятеля:
       -Слушай, только я положил трубку, как вдруг понял, что мы с тобой должны сейчас же увидеться!
       - О!!!!! - с той стороны был один стон, сплошной стон женщины, доведенной до экстаза всеми этими многоумноэротическими переговорами по телефону, всей этой прелюдией любви, грядущих сумасшествий - когда женщина хочет по-настоящему, она преград не знает.
       - Я еду!
       - О...- Она положила трубку, а руки мои дрожали и я знал - никто за последнюю тысячу лет не ждал меня так, как ждет сейчас Она.
       Лихорадочно я оделся. Сунул в карман деньги, выскочил на улицу, поймал такси. Остановился у метро, купил бутылку “Мартини” и роскошный букет роз.
      
       Мы ехали по ночной Москве быстро. Но через весь город. Когда я нажал кнопку звонка Ее квартиры и Она открыла, - видели бы вы, что с Ней творилось!
       Закаменелая, Она прошла на кухню. Полутемную кухню, освещенную одним торшером.
       Я сел. Она стояла рядом. Как школьница.
       Я протянул к Ней руки, и Она покорно опустилась в них, села на мои колени. Я обвил Ее, худенькую, руками. Мгновенно, без сопротивления, я завладел Ее маленькими грудками. Понятно было, что Она стесняется их, но уже через минуту Она поверила, что эти грудки - лучшее, что у Нее есть - я обцеловал их все сначала сбоку, сверху, снизу, потом - между ними, нежно и страстно, я упивался этими маленькими совершенствами, с огромными горячими коричневыми сосками на пол-груди, пахнущими не просто чужой женщиной - целым миром неведомых мне ощущений.
       Я истерзал и эти грудки, и Ее потрясающие губы, улавливающие каждое мое движение и даже желание какого-либо движения.
       Когда Она, наконец, обвисла в моих руках и я понял, что могу с Ней делать, все, что пожелаю, Она, вдруг, сказала:
       - Господи! Как же долго ты ко мне ехал - целых четыре трамвая!
       Да, вы догадались - под Ее балконом была трамвайная линия...
       Когда я с Нее, сомнамбулы, снял всю одежду, кроме трусиков, Она, вдруг, словно очнувшись, отпрянула от меня сантиметров на десять, не больше, сжалась и пробормотала: “ У нас, к сожалению, ничего не получится. Потому что у меня кое-что начинается...”
       - Господи, чему тебя учили твой муж и твои предыдущие любовники? Это очень просто сделать в душе. Как? А вот так...
       Мы залезли в ванную, я грудью прижался к Ее спине, включил душ и направил теплые струи между нами. А сам нежно и спокойно вошел в Нее.
       Ничего видно не было. Все смыла вода. Но стоило мне начать движение вглубь Ее, как Она выгнулась, закинула на мою шею руки и закричала!
       О, как Она потрясающе кричала! А я уповал на то, что дом сталинский, и вряд ли эти крики услышат соседи, а потом я забыл об этом - так мне стало хорошо, и каждый Ее крик только усиливал во мне волну нарождающегося оргазма
       Я продолжал свои заложенные природой движения , а Она все эти секунды или часы, или вечность кричала сумасшедшим шепотом одни и те же слова: “Любимый мой, хороший, какой же ты потрясающий!.. Любимый мой, хороший, какой же ты по-тря-са...”
       По моим-то оценкам я был в ванной так себе. Но Она кончила под теплой водой три раза - три раза! Я это ясно понял, потому что каждый раз Она от меня умирала - судороги сотрясали все ее тело, а лицо с закрытыми глазами искажалось от счастья другого измерения.
       Однажды я даже испугался и внимательно, ломая свой кайф, посмотрел Ей в лицо. Она была жива, но когда я воду выключил, мне пришлось к постели нести Ее на руках.
       А постель, оказалось, была готова. В детской, на полу - свежайшие простыни и море пространства.
       Мы рухнули в эти ароматы. Она была без сил и почти без сознания. И я опять мог делать с Ней все, что хочу. И я делал.
       Я изгладил Ее тонкое, невесомое тело ладонями. Это сначала. Потом раздвинул Ее ноги и увидел чужой, неведомый мне мир. Он был прекрасен. Взгляд от него поднимался выше - на Ее широкие совершенные бедра, плоский живот, груди, лицо...
       Глаза Ее были закрыты. Ресницы чуть подрагивали. Губы Она кусала, а тончайшие и красивейшие Ее пальцы сжимали и отпускали простыню - наверное, Она хотела ласкать меня, но ничего уже не соображала.
       Передо мной лежала “терра инкогнита”, чужая женщина, я ничего не знал о Ней, хотя первый мой опыт с Ней в ванной случайно оказался удачен - что Она любит, как Она любит, что с Ней делать?
       Решил во второй раз взять Ее классически, потому что Ее лицо меня возбуждало больше всего остального, пусть оно будет передо мной. Но вдруг Она, когда я уже собирался в Нее входить, перевернулась на живот и широко раздвинула ноги. Что ж, сигналы я понимаю. Но не успел я оказаться в Ней, как Она сильно, резко ноги сдвинула, вытянулась стрункой, напряглась так сильно, что мне стало больно, но как потрясающе больно!
       Боль превратилась в удовольствие через несколько секунд, и когда я кончал, Она прогнулась, как гимнастка, тело Ее стало каменным, а я испытал такое наслаждение, от которого просто отключился.
       После этого мы проспали часа два.
       Я проснулся первым и сквозь сознание стал гладить бархат внутри Ее ног. Бархата становилось все больше и больше - это ноги Ее раздвигались, а я почувствовал возвращаюшуюся силу...
      
       …Но вдруг сквозь чешую обыденной жизни ко мне ясно пробилось ощущение уникальности ситуации, и я захотел чего-то более острого, того, что я не получу со всеми остальными, кто не видел во мне, как Она - Бога.
       И Она это поняла мгновенно, своей дикой и необъяснимой интуицией - согнула ноги, прижала их к груди и сказала мне одно только слово: “Иди!”
       Куда иди, чего иди, можно было на эту тему долго соображать, но кто-то во мне все понял. Медленно-медленно я попытался сделать это. Она выпрямилась - от боли. “Возьми”,- пошарила рукой в неконтролируемом мною пространстве и протянула мне тюбик. Я взял. Использовал по назначению. Попробовал опять...
       Господи, какой кайф! Только-только я в Нее проник, как Она, опять морщась о т боли, сказала: “Подожди, любимый, не спеши, я сама...”
       Я замер в ожидании. А это совершенное женское тело с широкими бедрами и маленькими грудками стало вибрировать на мне и извиваться от желания принять меня в себя - секунда, три, пять, и вот я уже там, в Ее новой глубине! Я обнимаю руками Ее талию, ласкаю тощенькие грудки, но они мне сейчас кажутся самыми сексуальными на свете, потому что Она дарит мне неведомые раньше безумные новые ощущения: “О, любимая!” “О, любимый!..”
       Она извивается на мне, причем я вижу, что и на чем извивается, и эта картина возбуждает меня до всех мыслимых пределов.
       Минута... три... десять... Мой кайф еще не настал, но стоит мне подумать о том, что вот Она, аристократка столичного общества, сходит с ума на мне, на мне! на мне!! как меня захлестывает волна невиданного ранее оргазма: “О, любимая!!!” “О, любимый!!!”- слышу я в ответ и вижу, что Она уже в полной отключке.
       Потрясающие ощущения видеть, что женщина после тебя - в беспамятстве.
       Минут десять мы лежим без признаков жизни поперек постели и поперек друг друга. Потом потихоньку оживаем. Шевелимся, отсоединяемся друг от друга, пьем воду и “Мартини” из рюмок, которые стоят здесь же, на полу.
       Потом я чувствую, что могу к Ней прикоснуться - глажу Ее плоский живот со шрамом от аппендикса, переходящий с одной стороны в потрясающие маленькие грудки, которые я почему-то называю ежиками, а с другой этот живот кончается жесткими черными волосами, за которыми - смежение длиннющих ног с удивительной бархатной кожей изнутри.
       Я ласкаю этот бархат, и его опять становится под моей ладонью все больше и больше...
       - Ты мужа этим часто балуешь? - не выдерживает мое мужское любопытство.
       - О, это зона V. I. P., ее он у меня ее долго выпрашивает...- говорит Она, с закрытыми глазами, облизывая совершенно сухие губы.
       Десять минут - предельный срок бездействия рядом с Ней. И все повторяется.
      
       У меня было много женщин. Не больше, правда, чем у других мужиков. Но ни одна из них не сходила от меня с ума так, как эта.
       Надо было потерять Ее, чтобы оценить. А ведь тогда, когда Она меня хотела на каждом перекрестке, на каждой скамейке, я Ею тяготился. Но почти всегда подчинялся Ей, Ее сумасшедшей любви, казавшейся мне вечной. Тогда я не знал, куда от нее деваться.
       Ну представьте, сидим мы на солнечной скамейке на Ленинских горах. Целуемся, естественно. И вдруг Она “плывет”: “Я хочу тебя”.
       Глаза полузакрыты, ресницы огромаднейшие, скулы пылают, а тонкие Ее пальцы уже все нащупали и уже все на свет Божий извлекли.
       - Как?! Здесь? Когда рядом люди?! - это все, что я могу на Ее желание ответить.
       - Да. Здесь. Сейчас.
       - Но ведь люди вокруг!
       - Плевать на них. Я тебя хочу!!!
       Я не хотел Ее тогда настолько, чтобы трахаться на виду зевак средь бела дня. Но понимал, что если не дамся, если потащу Ее в машину, стоящую неподалеку, то получу еще один “трах”, а потеряю потрясающий кусок сумасшествия, и такой остроты ощущения, которые будут помниться всю оставшуюся жизнь. Она это умеет.
       И я покорился тогда, на Ленинских горах. И тотчас, стоило Ей это почувствовать, буквально за долю секунды Ее черные волосы закрыли картину того, что было бы интересно увидеть с соседних скамеек.
       Я мгновенно улетел от Ее жаркого рта, жадного рта, от Ее острых зубиков, которыми Она иногда обозначала свой характер и усиливала мое наслаждение.
       Я улетел, а уже через минуту не хотел ничего больше, как только в Нее! В Нее!! Но как? Где?!!
       Она всегда понимала меня в мгновенье. Еще я ничего не осознавал, как невозможное свершилось - я был уже в Ней, на этой солнечной скамейке, под перекрестьем взглядов. Поднимая и опуская Ее на руках, вызывая этим всеобщее возмущение, я тогда комплексовал, а теперь понимаю, что Она была права - плевать на всех.
       Она же всю эту ужасную картину целомудренно закрыла полами своего плаща...
       Мы тогда с ней впервые кончили одновременно и поехали праздновать это событие в ближайший ресторан: платила Она.
       Она почти всегда платила за нас, и это было моим “пунктиком”. Не удивительно - я получал тогда раз в десять меньше, чем Она. И Она это знала.
      
       Прошла куча времени с тех пор, как мы не виделись, и я не могу до сих пор понять - почему же Она меня бросила?
       Однажды, когда я еще был для Нее Богом, Она сказала:
       - Хочешь, я позову свою подругу - она симпатичная и гораздо красивее меня?
       - Зачем? Мне тебя хватает выше крыши.
       - А мне тебя - нет. Я хочу посмотреть на тебя со стороны. С другой. Я хочу увидеть, как тебе нравится, что ты любишь. Я хочу научиться на ней, хочу быть для тебя совершенством...
       - Ты и так совершенство, - я, конечно, кривил душой, потому что самые острые сексуальные мгновения в своей жизни я получал от другой женщины - своей жены. Но это было давно...
       Зря я тогда не согласился на подругу. Зная Ее, я сейчас подозреваю, что такие чрезмерно острые ощущения были обыденными в Ее сексуальной практике. А я не понял этого. И много, наверное, потерял.
      
       Если бы я показал вам Ее фотографию, которой у меня нет, вы бы обалдели: из-за Нее такие страсти?!
       Да, Она, жена моего приятеля, совсем не красавица. Даже больше - в самый разгар нашей любви, на остановках, в магазинах я вдруг видел Ее со стороны и думал: не дай Бог, увидят Ее со мной знакомые, друзья и дружно меня осудят!
       А потом я увидел Ее за рулем белой “восьмерки”. Нет, я увидел Ее не снаружи, с тротуара, а изнутри - это было нечто! Она так рулила, так роскошно смотрелась в толпе машин со своей короткой французской стрижкой черных волос, что я бы обратил на Нее внимание даже тогда, если бы не обращал его ни на кого и никогда вообще - поле женщины, севшей за руль, удесятеряется.
      
       После “четырех трамваев” натиск Ее любви стал меня утомлять - то есть, сразу. Она требовала встреч каждый день. Где бы мы ни были, и что бы с нами ни происходило, две машины - белая “восьмерка” и моя вишневая “девятка” каждый вечер обязательно пересекались. Хотя бы на полчаса.
       Обычно это было в баре на Пречистенке, который стоял на полпути между нашими работами. Там нас уже встречали, как своих. Можно было забыть там что-нибудь, переплатить, в следующий раз нам все возвращали.
       Мы облюбовали там нишу в дальнем зале. Это была наша ниша. Официанты сразу же вели нас туда. Там можно было целоваться сколько угодно, а при большом желании даже заниматься сексом.
       Но мы там были после секса и потому только ужинали. И разговаривали. О детях. Работе. О моей жене и о Ее муже.
       Всегда, когда Она говорила о своих детях, я видел, что Она не только сумасшедшая любовница, но и сумасшедшая мать. Она аж тряслась от любви к ним здесь, в баре на Пречистенке.
       О муже своем Она говорила не то что неохотно, а осторожно и мало. Всякий раз из Ее слов выходило, что то, что я получал от Нее водопадом, он у Нее выпрашивал. Он, упакованный “новый русский”, не видел в Ней личности и мечтал ограничить Ее жизнь домом.
       Сейчас я завидую ему, пусть даже он выпрашивает Ее милости. Но зато имеет их.
       А тогда я слушал Ее, резал свой бифштекс и мечтал поскорее оказаться дома.
       Здесь, за столиком, я должен был имитировать любовь к Ней. В постели с Нею это было делать легко. В машине меня спасали руль и дорога. А за столиком я всегда тяготился уплывающим временем и необходимостью что-то придумать для жены: почему так поздно пришел домой?
       Наверное, Она это чувствовала.
       Мне нравилось, когда Она рассчитывалась в ресторане или делала покупки: Ее лицо становилось властным. Менялся и Ее голос, это был голос аристократки, хозяйки. Нет, Она не унижала обслугу, умудряясь не доходить до той грани, когда мне, например, стало бы от такого Ее тона противно. Наоборот, обслуга мгновенно в Ней хозяйку признавала.
       А мне было приятно властвовать той, которая властвовала другими.
       Я шел за Ней в гардероб бара, где на Ее тонкое тело надевали пальто или шубу, и за те секунды, за которые шуба на Нее еще не упала, меня успевала пронзить содрогающая очередь воспоминаний о том, что я вот только что с этим аристократическим телом делал...
      
       Я потерял Ее потому, что был уверен, что никогда Ее не потеряю. Она давала мне ощущения самые дорогие для любого мужчины - что я Бог. И в постели, и за рулем, и всегда, когда я открываю рот и тогда, когда его не открываю. Когда я могу Ее и когда уже не в силах. Я был уверен, слушая Ее за столиком и видя в постели Ее прострацию от моих ласк, что ничего подобного в Ее жизни не было.
       Боже мой, как же я ошибался! Теперь, спустя много лет, я понимаю, что мне несказанно повезло заполучить в свои руки редчайший, уникальнейший, удивительнейший экземпляр женщины, для которой каждый роман - сильнейший, единственный, последний.
       Таких, как Она - единицы на миллионы...
      
       Я дарил Ей розы каждую неделю в расчете на то, что мои роскошные бутоны Она бы видела каждый час, каждую секунду. Тяготясь Ею, я тогда ни разу не почувствовал, что Она - мое чудо на всю жизнь. Моя строка биографии.
       Я без звонка, заранее, утром, подъезжал к Ее офису с букетом этих самых роз и ждал Ее белую и всегда чумазую “восьмерку”. Ставил свою машину так, чтобы Она ехала мне навстречу, и когда я видел Ее, то мигал фарами.
       Она заруливала ко мне мгновенно, а розы к той секунде я клал на капот своей машины.
       Она падала на мое правое сидение - ароматная, свежая, чужая. Подставляла губы, и от них еще исходил запах кофе, который Она только что пила со своим мужем.
       Мне надо было доказать кому-то, что Она - моя. Наверное, я уже чувствовал, что Она уходит...
       Я запускал свои холодные ладони к Ее телу. Она ежилась. Но не смела отказывать. И соски Ее маленьких грудей ежились тоже, может, я потому про себя прозвал их ежиками?
       Она всегда спешила по утрам. А мне жизненно важно было еще раз убедиться в своей власти над Ней - я целовал Ее и прислушивался к Ее дыханию: вот-вот в нем уже проскользнули первые стоны, вот-вот Она задышала, и я как прежде могу с Ней делать все, что хочу!
       И тогда, удовлетворенный, я отпускал Ее на работу.
      
       Однажды, по дороге на нашу конспиративную квартиру, Ее машина заглохла и никак не хотела заводиться. Бог мой, как же Она занервничала! Металась, тормозила попутки, звонила какому-то Мише по мобильному и ни разу даже не попыталась обратиться ко мне.
       Я сидел молча, мне все это было странно - женщина, тем более такая, не должна быть тяглом. Когда все Ее варианты кончились и наступило отчаяние, я понял, что Она привыкла быть тяглом, что Она по жизни - мужик в юбке и мне было очень прискорбно это осознавать.
       Я вышел из машины, открыл капот и за минуту понял, что выскочил из катушки центральный провод. Вставил его, и мы поехали дальше.
       Но как же после этого Она на меня смотрела!!
       “Бедная,- думал я, - скотина твой муж!”
       Она еще долго на меня так смотрела. Целый год. Доходило до того, что Она не отпускала меня в командировку за границу всего на десять дней. Отчаяние Ее было безграничным: “Я без тебя так долго не проживу - езжай, но оставь мне записи твоего голоса на каждый день. На каждый!”
       Я чувствовал себя полным идиотом, когда спрятавшись под одеялом и дождавшись, что жена гарантированно спит в соседней комнате, наговаривал на диктофон, шепотом, такую белиберду, что не дай мне Бог все это теперь услышать!
      
       Встречаться с Нею каждый день, то есть - тратить на Нее каждый день три-четыре часа для моей работы и моего образа жизни было совершенно невозможно.
       Но я встречался с Нею, помимо своей воли и здравого смысла. И ненавидел Ее за это все больше и больше.
       Я никогда не дорожил Ею, но, приезжая от Нее высосанный, пустой, благостный, я загонял машину в гараж и долго-долго сидел в ней, чувствуя себя абсолютно пустым и абсолютно счастливым.
       Каждый вечер, в ночь, Она мне обязательно звонила с одной и той же первой фразой: “Ты можешь говорить?”
       Ожидание Ее обязательного звонка отравляло мне весь вечер - так хотелось расслабиться во имя Ее же, так хотелось посмаковать Ее тело, Ее постельные прихоти.
       Если жена была в отдалении, я успевал говорить без цензуры всего несколько фраз: “Ты самая потрясающая. Ты чудо. Я схожу от тебя с ума.”
       Часто Она звонила, когда я был один, но мне не хотелось с Ней говорить и я, приглушая голос, обманывал Ее: “Я не могу говорить, потом.”, и Она тут же бросала трубку.
       Если Ее звонок приходился на наше с женой единение, я лепетал виновато в трубку: “Да. Нет. Не знаю. Может быть, это дело и выгорит. Перезвони мне завтра.”
       Мы засыпали с женой обессиленные обычной дозой любви, а Она звонила уже в самую глубокую ночь: “Ну теперь-то ты можешь со мной поговорить?!”
       Как я мечтаю сейчас услышать Ее голос в телефонной трубке!!
      
       Не помню, когда я раздел Ее в последний раз. Не помню, когда и как мы в последний раз сходили друг на друге с ума: разве я знал, что он - последний?..
       Она, сексуальная наркоманка, приучила меня к ежедневной дозе, а потом исчезла. А я теперь без этой дозы жить не могу!
      
       ...Иногда, по дороге на работу, я на полчаса-час задерживаюсь у Ее офиса, если подле него стоит Ее всегда чумазая “восьмерка”: мне хоть на мгновение надо увидеть Ее.
       Я подхожу к Ее машине, вижу на “торпеде” Ее тонкие кожаные перчатки, на сидении - ее щетку для волос, помаду, тушь и крем - все, как всегда.
       Будто я из нее вышел только что.
       Я видел Ее всего дважды. За два года. Любимая, родная, знакомая до последней родинки под белоснежными трусиками, Она уже была не моя: деловая, и ничуть не постаревшая за эти годы.
       Наоборот, как ни больно мне это понимать - похорошевшая.
       Она отводила свои черные короткие волосы за ухо длинными потрясающими пальцами, которые меня так извращенно ласкали, и уезжала куда-то, отдав клеркам, суетившимся вокруг Нее, какие-то команды - они Ее слушались.
       Она уезжала.
       И я уезжал.
      
       Есть одно место в Москве, на Садовом, где я всегда останавливаюсь, если еду мимо.
       После Сухаревки, не доезжая “трех вокзалов”. Рядом с мастерской по ремонту пишущих машинок.
       Сижу молча, гашу приемник. Со стороны меня никто и ни в чем не заподозрит.
       А я откидываю сиденье, закрываю глаза и вспоминаю самые потрясные минуты, часы с Ней. Ее запахи, Ее тонкие пальцы, Ее голос: “Любимый, я сама... Какой же ты потрясающий!!”
       Это я отмечаю праздник нашего с Ней последнего сумасшествия.
       Она позвонила мне утром и сказала:
       - Сегодня приезжает муж. Я должна его встретить.
       Должна так должна. Поезд приходил в шесть вечера, а в два Она уже лежала в моей постели. Я знал, что муж сегодня ночью не оставит на Ней ни единого живого места. И это знание сделало меня гигантом - к четырем Она едва дышала.
       Я смотрел на Нее и был уверен, что Она не скоро поднимется и вообще начнет соображать.
       Но Она оклемалась гораздо раньше моих прогнозов - бабы, ведь, кошки. И поехала на своей “восьмерке” встречать мужа.
       А я поехал за Ней.
       Она меня не видела до тех пор, пока на светофоре я не ткнулся своим бампером в Ее бампер. Вижу Ее возмущенную мордочку в зеркальце: что за мудак?
       Увидела меня, махнула рукой, улыбнулась.
       Поехали дальше, а я все никак не могу успокоиться, смириться с тем, что вот Она, аристократка, очаровательная брюнетка с короткой стрижкой совсем черных волос едет из одной постели в другую. Я еще горячий от Нее, у меня все болит от Ее тела, губ, рук, ласк , я еще весь дрожу, а Она уже перенастраивается от одного мужика к другому?!
       И я преследую Ее в потоке. Я хочу Ей отомстить, но еще не знаю как.
       Проехал Маяковку. На пересечении с Чехова я опять Ее догоняю. Она стоит на красном. Я подбираюсь сзади, тихо-тихо и толкаю Ее “восьмерку” своим бампером.
       Она уже не машет мне рукой. Не улыбается. Я вижу в зеркальце только Ее глаза. Они молят: “Не надо!”
       По тому, как Она трогается, как едет только по прямой, не перестраиваясь, тихо-тихо, я понимаю, что Она опять - моя. И я ликую! Используя свое спортивное прошлое, я никому не позволяю вклиниться между нами - иду в метре от Ее заднего бампера.
       Пробка. Перед Сухаревкой.
       Я опять очень нежно толкаю Ее машину своей - раз, два, три... Мне плевать, что водители недоуменно на нас смотрят - это наши дела, только наши.
       За Сухаревкой белая “восьмерка” вдруг идет резко вправо, поперек всего потока, как слепая, без мигалки, вызывая резкое верещание тормозов. Я - за ней.
       Выскакиваю, открываю Ее дверцу и вижу полную отключку лихорадочного и прекрасного лица: моя женщина, не доехав одного километра до своего мужа, все еще моя:
       - Я кончила...- шепчет Она в полном бессилии, а я впервые с полной отчетливостью понимаю, что эта женщина - великая!
       И что я Ее уже потерял.
      
      1998 г.